|
|
Марк Горенштейн: Занимаясь музыкой, говори себе, что ничего не умеешь
Государственный академический симфонический оркестр им. Е.Ф. Светланова открыл новый сезон 16 октября 2009 года концертом в Большом зале Московской консерватории. Концерт был посвящён памяти выдающегося дирижёра и композитора, возглавлявшего Госоркестр 35 лет, маэстро Евгения Фёдоровича Светланова.
Марк Горенштейн, возглавивший Госоркестр в 2002 году, после ухода дирижёра В. Синайского, недолго руководившего оркестром, буквально из руин возродил почти распавшийся коллектив в период перестройки.
- Марк Борисович, Вы восьмой год уже возглавляете ГАСО. Как Вы сохраняете традиции Светланова и соединяете с тем своим, что Вы привносите в работу оркестра?
— Я не знаю что такое "традиции". Я вообще не понимаю этого слова. Потому что у каждого дирижёра есть своё представление — как должен звучать оркестр. Своё звучание и своё представление, допустим, о балансе, о каких-то вещах, связанных со звуком коллектива. Как это удаётся? Когда знаешь, что надо делать с оркестром, и когда целенаправленно, целеустремлённо каждодневной своей работой, делаешь одно и тоже. Не говорите сегодня одно, завтра другое, а послезавтра третье. Тогда коллектив рано или поздно начинает воспринимать, начинает привыкать. У него появляется ощущение того самого звука, которое я пытаюсь ему привить. Это делается только долгой, тяжёлой, серьёзной работой. Если говоришь "Я тоже знаю, я тоже понимаю, что коллектив растёт" — это нормальный процесс. И если вы скажете коллективу, что всё замечательно, всё чудно и всё хорошо, это значит, что коллектив перестаёт расти, перестаёт двигаться вперёд. Это не означает, что оркестр надо всё время ругать. Нет. Его надо периодически хвалить, но больше искать недостатки, чем достоинства. Потому что достоинства они сами найдут у себя. А недостатки — это я должен находить и стараться их исправить, и целенаправленно этим заниматься. Каждый день, я утверждаю это всю свою жизнь, когда встаёшь утром и начинаешь заниматься музыкой, говоришь себе, что ты ничего не умеешь. Надо начинать сначала. А если говоришь: "Концерт был замечательный, блистательный! Ты — гений!", в этот момент творчество останавливается, в этот момент начинается деградация. Никогда не нужно слушать, что тебе говорят люди, которые ходят на твои концерты! (Улыбается.) Я никогда не слушаю.
- Какой вы самокритичный! А скажите, как Вы относитесь к возрастному цензу. У вас много молодых музыкантов, и есть люди в оркестре, которые ещё помнят Светланова. Ваши музыканты будут работать до старости в ГАСО как было при Светланове, или у вас есть возрастной порог?
— Я никогда не смотрю в паспорт. Я смотрю, что люди умеют. У нас до прошлого года работала женщина в группе альтов в возрасте 80 лет. Она намного лучше играла, чем молодые музыканты. Но просто приходит время, когда физически руки просто перестают слушаться. Неважно, сколько человеку лет, важно, насколько он себя чувствует. Вот есть люди, которые в 30-40 лет чувствуют себя стариками. А есть 70-летние, чувствующие себя молодыми. Вопрос не в том — есть возрастной порог или нет. Важно — что ты можешь. Сейчас в оркестре осталось всего несколько человек, работавших со Светлановым. Надо понять, что с тех пор, как Светланов ушёл из оркестра, прошло уже 9 лет. А как ушёл из жизни — 7 лет. И, кроме того, есть свойство человека — стариться с годами. Всем, кого Светланов принимал в 60-х годах — уже за 70 лет. Тех, кого он принимал после 80-го года, после 90-го, — тех людей практически не осталось по разным причинам. Подходить к набору новых музыкантов нужно очень осторожно. Если брать среднего возраста, среднего качества музыкантов, переучить которых практически невозможно, потому что переучивать всегда труднее, чем учить, то это пустая работа. Лучше брать талантливых молодых музыкантов, учить их практически с начала и делать из них оркестрантов высокого класса. Надо потерпеть, пока музыканты через год-два такой учёбы, если они трудолюбивы и талантливы, станут первоклассными оркестрантами, и на этой основе строить оркестр. Мы поговорили об этом с худсоветом, и худсовет со мной согласился. И, если вы посмотрите, то увидите, что за последние 7 лет мы взяли только несколько человек среднего возраста, вернувшихся из прежнего состава или пришедших из других оркестров. Их буквально 2-3 человека. У нас очень много молодых, которыми в основе своей я доволен. Но, конечно, как в любом оркестре, есть и свои слабые места. И я их стараюсь укреплять. Не всегда получается так, как хочешь. Но это уже отдельная тема. А в принципе, своими музыкантами я удовлетворён. Те, кто выдерживают такую интенсивность в работе, которая предлагается, те, кто хотят работать и действительно любят музыку, те, кто мечтают работать в высококлассном оркестре, — те выдерживают и становятся первоклассными музыкантами. А те, кто не выдерживает, сами уходят. И слава богу! Потому что, если они сами не уходят, я их "ухожу". Не потому, что они плохие или хорошие. Я ненавижу нетрудолюбивых посредственностей. Людей, которые пытаются спрятаться за чужую спину и пролезть, я терпеть не могу. Ненавижу серость. Я потерплю человека с плохим характером, но талантливого и, главное, трудолюбивого. Если он талантлив, но не трудолюбив, он не нужен в оркестре. Понимаете, в оркестре не нужны звёзды, это в корне неправильная постановка. В оркестре, например в группе скрипок, нужно 5-6 высокоталантливых скрипачей. А остальные должны быть, извините за грубое слово, такими "рабочими лошадками", которые могут от первой до последней ноты сыграть качественно свою партию. Потому что огромное количество звёзд не помогает. Это превращается в такую войну, когда тот или иной друг друга ненавидят. Была практика, когда рядом с выдающимися солистами Госоркестра сидели довольно посредственные музыканты. Я считаю, что это неправильно. Рядом с первоклассными солистами должны сидеть музыканты того же класса. Они могут отличаться и должны отличаться по возрасту. Если сидит флейтист, которому, допустим, 45 лет, то рядом должен сидеть музыкант, которому 30 лет. Вот это и есть традиция. Когда в Госоркестре умер концертмейстер оркестра Генрих Фридгейм, то долго не могли найти солиста. Потому что рядом была "пустыня". То же самое было с флейтами. Был замечательный, выдающийся первый флейтист Валентин Зверев. После того как он отсюда ушёл, 20 лет не могли найти первого флейтиста такого же класса. Ушёл из оркестра Валерий Попов — первый фагот, и тоже не могли найти лет 20 такого же фаготиста. И только лет 7 назад пришёл Михаил Урман, который приближается к нему по классу. А 10-20 лет никто не мог сыграть на фаготе ни одной членораздельной ноты. Это ненормально. Это не строительство оркестра. Мы все, к моему сожалению, люди смертные. И когда я уйду из этого оркестра, моя задача оставить следующему дирижёру готовый коллектив высокого класса. Чтобы не нужно было его строить сначала, как делал это я.
- Оркестр возродился с Вашей помощью как Феникс из пепла.
— Да. Оркестр был абсолютно "нулевой"! Осталось 5-6 человек высокого класса. Остальные были такие, что я просто руками разводил. Абсолютно не о чем разговаривать. Только если о футболе и о женщинах. (Смеётся.) О музыке не могло быть и речи. Сегодня коллектив, хотя да, есть проблемы, готов играть музыку любого композитора, любого стиля, любого направления.
- А как Вы решаете вопрос с инструментами, ведь звучание оркестра — очень важный фактор?
— Ну, со струнными инструментами мы мало что можем сделать. Мы купили три скрипки современного мастера Улицкого.
— Они на балансе оркестра?
— Да, на балансе оркестра. Три человека играют на них. А так мы стараемся брать хороших музыкантов с хорошими инструментами. У нас нет материальных возможностей обеспечить всех струнников. Некоторые музыканты играют на коллекционных инструментах. Мы взяли несколько инструментов из Госколлекции. У всех концертмейстеров групп свои хорошие инструменты, иначе они не смогли бы быть солистами.
-А духовые инструменты и ударные?
— Духовые и ударные инструменты мы покупаем. Но тоже не хватает. Очень в этом смысле нам помогает Министерство культуры России, то есть все без исключения инструменты этих групп куплены на деньги Минкульта. Другое дело — у нас материальный дефицит, касающийся инструментов. Нам бы хотелось купить ещё, но у нас нет денег. За это время мы купили две арфы. А до того, как я пришёл в 2002 году, арфа была куплена в 1936 году, в год организации Госоркестра.
- Обычно, главный дирижёр — не только творец, но он для всего коллектива является и руководителем, и заботливым хозяином — "отец родной". Занимаетесь ли Вы и материальными, и социальными проблемами своих музыкантов?
— Знаете, это очень трудно делать. Но по возможности, если есть острая необходимость, я, конечно, этим занимаюсь. Не могу сказать, что я этим занимаюсь с утра до вечера. Но вот есть у нас человек, у которого четверо детей. Я пошёл к Юрию Михайловичу Лужкову и выпросил для этого работника квартиру.
-Это замечательно!
— Да. Выпросил. И наш работник получил бесплатную квартиру. Что ещё. Да, детские сады. Кто-то просит, и я этим занимаюсь. Но не так много, как это было в оркестре "Молодая Россия". Там я постоянно занимался садиками, бабушками-дедушками. Сейчас я этим занимаюсь гораздо меньше. Но занимаюсь. Это жизнь. Ничего не поделаешь. Потом, ведь в прежние времена была другая система. Всё давалось распоряжением обкома партии. Сегодня ничего такого нет. Никто даже ухом не шевелит. А если бы я пришёл к Юрию Михайловичу просто попросить для музыканта оркестра квартиру, он бы меня не понял. Сегодня это не работает. Просто в семье четверо детей, и их даже не ставили на очередь. И действительно, Юрий Михайлович возмутился, и в течение трёх месяцев многодетная семья получила жилплощадь бесплатно. Чего сейчас почти не может быть. Это исключение.
- Вы прекрасно владеете дирижёрской техникой. Скажите Ваше мнение о том, что сейчас многие дирижёры часто отказываются от дирижёрской палочки и работают свободными руками?
— Это ничего. Это нормально. Сейчас беспокоит другое — у нас нет дирижёров, у нас нет музыкантов высокого класса.
- Прежде ведь были конкурсы дирижёров.
— Сейчас они тоже есть. Разные. Дело не в том. У нас очень плохо учат. Не только дирижёров, но и музыкантов. У нас всех учат на солистов. Это не имеет никакого отношения к оркестру. Вот я сейчас месяц провёл с молодёжным оркестром СНГ. Это, конечно, была мучительнейшая работа. Но дело в другом. Я был потрясён тем, что люди, обучающиеся в консерваториях, ничего не понимают в оркестровом деле. Неважно, какой курс — старший, младший. Им не преподают оркестровую специальность. Им преподают специальность как сольную деятельность. Это совершенно разные вещи. Это не работает, и никогда не будет работать. Сыграть в коридоре концерт Паганини на скрипке совсем не значит, что ты можешь, придя в оркестр, сыграть ровные четыре ноты. Это самая большая проблема. Они же все играют! Они же все солисты! Там был один кларнетист, приславший диск со своей записью. Он там так шпарит на этом кларнете, аж дым стоит! А в оркестре не мог сыграть четыре ровные шестнадцатые ноты. Целая проблема! У нас сейчас, к сожалению, всё наоборот. Раньше студенты умоляли профессоров, чтобы их взяли в консерваторию. Сейчас же профессора умоляют студентов, чтобы они пришли учиться к ним, потому что у них нет нагрузки. Всё с ног на голову! Чем профессора занимаются? Они делают себе карьеру! Они не занимаются подготовкой кадров. Вот их студент поехал на какой-то малоизвестный конкурс, занял второе, третье или даже первое место и получил диплом. И что он с ним будет делать, на какие гастроли поедет? Он никому не нужен. Это глупое, дурацкое обучение. Я об этом уже давно говорю. Но, к громадному сожалению, этого никто не слышит. И так будет и завтра, и послезавтра.
- А вот существует такая система обучения оркестровой игре детей из неблагополучных семей в Венесуэле — "Эль Система", которую создал педагог и композитор Хосе Антонио Абреу?
— Что Вы сравниваете, там же государственная программа! У нас никогда этого не будет по причине того, что у нас нет государственной программы. Там дети с пяти лет играют в оркестре с утра до вечера. Становясь взрослыми, они приходят в профессиональный оркестр с необходимыми знаниями и навыками. Это система обучения оркестровым кадрам. Так же происходит в Америке, но система совершенно другая. Там у них есть летние учебные лагеря. Дети 12-14 часов в день занимаются музыкой: занимаются сами, играют ансамбли — квартеты, квинтеты, играют в оркестре, — и никто не устаёт, и губы почему-то у всех держат! Никто не падает в обморок каждые 15 минут, как это происходит здесь у нас. Представьте себе: человек 14 часов в день играет на валторне!! С 8 утра и до 12 ночи человек в этом крутится. И ничего!! А знаете почему? Потому что невероятная конкуренция! Вы знаете, мой покойный, к сожалению, друг в своё время рассказал мне, что как-то в Чикагском симфоническом оркестре в группу первых скрипок объявили конкурс на одно место. Вы никогда не угадаете, сколько было подано заявлений. 800!! На одно место! Вот это и есть конкуренция и стимул для невероятных занятий. Вот что необходимо нам в России. И ещё одно, без чего невозможно стать музыкантом. Как-то этим молодым ребятам из молодёжного оркестра СНГ, с которыми я имел возможность заниматься, я сказал одну довольно простую вещь: "Не любите себя в музыке, любите музыку в себе. Тогда будет всё хорошо!".
Роза Булытова
|
